Русский
Журнал /
Круг чтения / |
"Переводчику
необходима
душевная
чуткость" Лысенко
Евгения
Михайловна -
переводчик
с
испанского,
польского и
французского
языков.
Среди работ -
романы
испанских
писателей
"золотого
века":
"Хромой бес"
Л.В. де Гевары,
"Карманный
оракул" и
"Критикон"
Б.Грасиана, "62.
Модель для
сборки" и
"Книга
Мануэля"
Х.Кортасара,
"Дневник
войны со
свиньями"
А.Бьой Касареса,
рассказы и
эссе
Х.Л.Борхеса,
"Улей"
Х.К.Селы, "О
героях и
могилах" и
"Аваддон-губитель"
Э.Сабато,
"Камо
грядеши",
рассказы и
повести
Г.Сенкевича,
"Красные
щиты" Я.Ивашкевича,
статьи
Ж.Ж.Руссо,
письма
Г.Флобера и
др. Лауреат
премии "ИЛ" (1988
г.) за рассказ
Т.Боровского
"А у нас в
Аушвице..." РЖ:
Перевод
пришел в
вашу жизнь
или вы
пришли к переводу? ЕЛ:
Я готовила
себя к
музыкальной
карьере, училась
в
консерватории. РЖ:
Вы -
москвичка? ЕЛ:
Нет. Я
родилась на
Украине,
училась в
музыкальном
техникуме в
Киеве, потом
в консерватории,
вышла замуж
и переехала
в Москву. В
войну с
ребенком и
моими
родителями мы
жили в
эвакуации
на Урале. В
Москву я вернулась
только в 1944
году, в
разоренную
комнату
общежития
пединститута
на улице Усачева.
Мы получили
там комнату -
мой муж, Л.Е. Пинский,
был
доцентом и
преподавателем
университета.
А с музыкой
ничего не
вышло: три года
я не играла,
маленький
ребенок,
одна комната,
к тому же у
меня
случился
нервный срыв.
И я
поступила в
университет,
на западное
отделение
филологического
факультета
в группу
немецкого
языка.
Почему немецкого?
До войны в
школах в
основном
изучали
немецкий, к
тому же я
самостоятельно
учила его в
эвакуации.
Потом
перешла во
французскую
группу,
французский
я знала с
детства. РЖ:
Французский
вам был
интереснее?
ЕЛ:
Да. К тому же
там
преподавал
прекрасный
лингвист,
профессор
М.В.Сергиевский
(он вскоре погиб
в
авиакатастрофе).
Там я
выучила
испанский,
он стал моим
третьим
иностранным
языком,
курсовую и
диплом я
писала по
испанской
грамматике.
В 1948-м меня
приняли в
аспирантуру,
но вскоре
началась
кампания
против
"космополитов".
И моего мужа,
который
замечательно
читал
лекции, пользовался
большой
популярностью
на западном
отделении,
перевели на
факультет журналистики.
Считали, что
он
оказывает
"вредное
влияние".
Так
тянулось до 1951
года, я уже начала
диссертацию. РЖ:
А на какую
тему? ЕЛ:
Тема
лингвистическая,
скучная:
"Условное наклонение
в испанском
языке". Но
защитить
диссертацию
мне не
удалось - в 1951-м мужа
арестовали
и отправили
в лагерь. Я с
большим
трудом
устроилась
техническим
переводчиком
в Угольный
институт в
Панках, такое
местечко за
Люберцами, в
лабораторию
буро-взрывных
работ. Мной
были
довольны, я
переводила
иностранные
журналы и за
два года стала
специалистом
по
буро-взрывным
работам. РЖ:
А с каких
языков вы
там
переводили? ЕЛ:
С немецкого,
французского,
испанского.
Кроме того,
понемногу
изучала
английский,
а польский
был мне
знаком с
детства.
Моего деда,
солдата
русской
армии,
расквартировали
в Польше, он
женился на
польке, там
родились
дети, в том
числе и мой
отец. Отец
знал польский,
в доме были
польские
книги. РЖ:
Вы говорите
по-польски? ЕЛ:
Нет, но его
понимаю. Еще
я знаю
украинский,
потому что
училась в
украинской
школе. В 1956-м, отсидев
4,5 года по
статье 58,
вернулся
муж. Моя
сокурсница
из польской
редакции
"Художественной
литературы"
предложила
мне
перевести
рассказы и
повести
Сенкевича.
Перевод
понравился,
и в 1957-м я
решила
бросить
ВУГИ и
заняться
художественной
литературой.
Предложения
по переводу
касались в
основном
польской
литературы,
позже
испанской,
французской,
английской;
с немецкого
я перевела
только одну
книжку. РЖ:
Какая
книжка и
автор
оказались
для вас самыми
значимыми? ЕЛ:
Самая
значительная
работа -
Бальтасар
Грасиан, изданный
"Наукой" в
серии
"Литературные
памятники".
Мы вместе с
мужем
работали
над двумя
его
произведениями:
я
переводила,
он писал
послесловие.
300 максим
грасиановского
"Карманного
оракула" в
свое время
перевел Шопенгауэр,
его перевод
печатают до
сих пор, он
хотел
перевести и
"Критикон",
большой аллегорический
роман, но не
нашел
издателя. В
"Критиконе"
много
каламбуров,
я долго сидела
над этим
текстом,
помногу раз
возвращалась
к одному и
тому же
месту. В 1990-е,
когда у нас
искали
броские
названия,
что-нибудь
оккультное,
ухватились
за название
"Карманный
оракул",
хотя
никакой
эзотерики там
нет, стали
его
переиздавать,
правда, без "Критикона"...
Если я и
"войду в
историю", то
именно этой
книжкой. А
наибольший
успех выпал
на долю
"Камо
грядеши"
Сенкевича. РЖ:
С чем
связаны три
перевода
названия
столь любимого
у нас романа
Сенкевича? Я,
например,
читала
книгу под
названием
"Камо грядеши",
выпущенную
"Лениздатом"
в 1990 году. ЕЛ:
Все эти
переиздания
стоят у меня
рядком. Исконное
название "Quo
vadis" было в
восьмитомном
собрании
сочинений
Сенкевича.
Когда я
взялась за
него, то не
думала, что
он будет
иметь
бешеный
успех, тогда
не было
такого
интереса к
религии. В
издательстве
"Правда" его
назвали
"Куда
идешь?",
посчитав,
что латинское
заглавие
отпугнет
русского читателя.
А потом
остановились
на "Камо
грядеши". А
последнее
издание
вышло в
издательстве
"Фонда отца
Александра
Меня" в 2002 году,
ко мне
пришел его
младший
брат и
сказал, что эта
книга очень
нужна
верующим. РЖ:
А как вы
относитесь
к переводам
Сенкевича, сделанным
К.Я.
Старосельской,
А.И. Эппелем? ЕЛ:
Хорошие
переводы. Я
немного
редактировала
Эппеля в
области
украинских
транскрипций. РЖ:
А какой
перевод
оказался
для вас
наиболее сложным? ЕЛ:
Письма
Флобера. РЖ:
Это был
заказ? ЕЛ:
Да, из
Ленинграда. РЖ:
Чаще вы
предлагали
что-то
издательствам
или они вам? ЕЛ:
Инициатива
перевести
Грасиана,
"Хромого беса",
"Севильскую
куницу",
"Гусмана де
Альфараче"
исходила от
меня. РЖ:
А Борхеса,
Кортасара,
Касареса?.. ЕЛ:
Борхеса
предложила
замечательная
испанистка
Инна Тертерян.
Мы как-то
встретились
с ней в Музее
изобразительных
искусств,
она на меня
пронзительно
посмотрела:
"Мы
собираемся
выпустить
сборник
Борхеса.
Кажется, вы
очень подходите
для него. Не
возьметесь?"
Впоследствии
много
произведений
Борхеса мне
предлагал переводить
Б.В.Дубин. РЖ:
А до этого вы
переводили
латиноамериканцев? ЕЛ:
Да. Фуэнтеса,
Бенедетти,
Онетти и
других, из испанцев
- Делибеса,
Селу... В
издательстве
"Махаон",
например,
давно лежит
книга Делибеса
"Еретик". В
основном я
переводила
классическую
литературу.
А в
перестройку
(муж умер в 1981-м)
переводила
с
английского
симпатичные
детские
детективы
Энид
Блайтон и
Кэролайн
Кин для
издательства
"Совершенно
секретно". Позже
с
французского
12 книжек
"гуру" Айванхова,
офранцуженного
болгарина,
он интересно
соединил
христианство,
каббалу и
феминизм. РЖ:
Это тоже для
"Совершенно
секретно"? ЕЛ:
Нет, для
издательства
"Просвета".
Но это было
действительно
совершенно
секретно: я не
должна была
афишировать,
что это мои
переводы.
Приносила
текст, и мне
тут же выплачивали
деньги. РЖ:
Когда вам
лучше работалось
- до или после
перестройки? ЕЛ:
Раньше
твердо
стояли на
ногах
несколько издательств,
они всегда
что-то
предлагали.
Сейчас
вошли в моду
Борхес,
Кортасар,
Касарес, но
все как-то
менее
надежно.
Как-то мне
позвонил
редактор
Р.Грищенков
из
питерского
"Кристалла",
про который
я до этого не
знала, и предложил
опубликовать
мои
переводы
Борхеса,
Кортасара и
Касареса
отдельными
книжками. А
недавно
оттуда
прислали по
десять экземпляров
каждой
книжки,
очень
приятно оформленных. РЖ:
Вы легко
переходите
от книги к
книге? ЕЛ:
Да. Наверное,
сыграло
роль
занятие
музыкой,
ведь
исполнитель
должен
легко
входить в стиль
нового
автора, я
гибко
приспосабливаюсь
к
интересному
для меня
писателю. Но
вот недавно
я
отказалась
от двух книг
Томаса Элоя
Мартинеса, -
автора
"Святой Эвиты",
романа
очень
удачного, - но
предложенные
теперь, хоть
написаны
изящно, мне
не нравятся. РЖ:
И часто вы
отказывались
от книг? ЕЛ:
Бывало. РЖ:
Как вы
понимаете:
эту книгу
хотите
перевести, а
ту - нет?
Читаете ее
целиком или
фрагментами? ЕЛ:
Всю не читаю,
обычно
несколько
первых глав.
Чтобы
почувствовать
атмосферу
книги, необходима
душевная
чуткость. Я
так
обрадовалась,
когда мне
прислали на
выбор эти
две книги
Т.Элоя
Мартинеса,
но потом
поняла, что жить
с ними будет
тяжело. Одна
из них
довольно
большая, листов
25, вторая
поменьше:
семья
тиранит сына,
у которого
прекрасный
голос, он
хочет петь,
но вся
обстановка
приводит к
тому, что он
его теряет. В
неприятном
физиологическом
аспекте
Мартинес
описывает
стаи злобных
кошек. Последнее
время не
попадается
книга, которую
хотелось бы
перевести,
вроде
"Святой Эвиты",
и сейчас я
привожу в
порядок
записи мужа,
сделанные
после
лагеря. Его
долго не печатали,
и у знакомых,
для
нескольких
человек он
читал
философские
лекции - о
прогрессе,
личности,
вере... По
своему призванию
он был
педагог, ему
нужна была
аудитория,
кто помнит
ИФЛИ,
отзывается
о его лекциях
как о чем-то
выдающемся.
Но после
лагеря он
все же издал
книги
"Реализм
эпохи Возрождения",
"Шекспир.
Основы
драматургии",
книга
"Магистральный
сюжет"
опубликована
посмертно. РЖ:
Вы подолгу
работаете
над
текстами? ЕЛ:
Последние
годы
напечатанный
мной машинописный
текст дочка
набирает на
компьютере,
после чего я
его снова
перечитываю,
а после
распечатки
я опять к
нему
возвращаюсь. РЖ:
В советское
время по
идеологическим
соображениям
редактор
выбрасывал
из ваших работ
фразы или
даже целые
фрагменты? ЕЛ:
В
издательстве
"Радуга" из
романа
Кортасара "62.
Модель для
сборки"
выбросили
эпизод с
описанием
лесбийской
любви. Но это
было давно, в
1985 году. РЖ:
С какими
издательствами
вам
нравилось
сотрудничать? ЕЛ:
С той же
"Радугой".
Там
работала
хороший либеральный
редактор
Борисевич,
которая мне
говорила:
"Когда я
беру ваш
перевод,
словно
сажусь в
теплую
ванну". У меня
был
конфликт с ленинградской
переводчицей
Андрес, издававшей
письма
Флобера. А
когда она
стала сводить
воедино
получившиеся
переводы,
оказалось, у
всех
переводчиков
разные
подходы к
тексту.
Флобер -
замечательный
стилист, он
проводил
дни над
одной
строчкой, и я
старалась
передать
сжатость и
емкость его
слова. По мнению
же Андрес,
мои тексты
должны были
быть
"полнокровнее".
И она
убеждала
меня, что в письмах
он не
заботился о
стиле. Нашу с
ней переписку
я называла
про себя
"перепиской
Ивана
Грозного с
Курбским". В
результате
получился
неплохой
двухтомник:
в первом
томе только
мои
переводы (я
написала ей,
что их не
надо
править, я за
них отвечаю),
а во втором
менее
важные
статьи. РЖ:
В итоге ваши
тексты
остались
без
изменений? ЕЛ:
Да. Я не
принимала
ее
редактуру.
Тут дело не в
понимании
языка, а в том,
чтобы текст
звучал
по-русски. РЖ:
Каких
переводчиков
вы цените? ЕЛ:
Райт-Ковалева
-
замечательная
переводчица.
Ее переводы
"Над
пропастью
во ржи" и
"Колыбели
для кошки"
просто
великолепны.
Замечательно
перевел
Рабле тоже
покойный
уже
Н.М.Любимов. РЖ:
Вы были
знакомы с
Райт-Ковалевой? ЕЛ:
Нет, хотя она
вроде жила в
нашем доме.
Несколько
раз я была на
ее
выступлениях
в ЦДЛ. Прекрасные
переводчики
Голышева и
ее сын Виктор
Голышев. Все
в основном
англисты. В последние
десятилетия
много
переводят
латиноамериканцев.
Это началось
с признания
Борхеса,
чему много
способствовал
Б.В.Дубин. РЖ:
Вот вы
сказали,
Райт-Ковалева
жила в вашем
доме. А как
складывались
отношения с
соседями? В
вашем
подъезде
живет Апт,
немного
подальше
Суриц,
Кацева?.. РЖ:
По-вашему, перевод
похож на
исполнительское,
интерпретаторское
искусство? ЕЛ:
Безусловно.
Хорошего
автора
лучше даже
переводить
нескольким,
одному он
может не поддаться. РЖ:
Вам не
хотелось
перевести
как можно
больше
произведений
одного
автора?
Работать с авторами,
как это
делает, к
примеру, А.С.Богдановский,
а не с
книгами
разных
писателей? ЕЛ:
Нет. Но
Грищенков
разбил мои
последние
переводы на
маленькие
книжечки.
Получилось
неплохо.
Хотя
Борхеса я
перевела
всего листов
четырнадцать,
у него все
больше
короткие
произведения. РЖ:
Да, а поздние
его вещи
всего в
несколько
строк, такой
конспект
новеллы или
новелла как
собственное
оглавление. ЕЛ:
Борхес
писал, что не
любит и не
понимает романов,
за
исключением
"Дон Кихота".
Вчера мне
звонили из
"Азбуки",
просили
разрешения
на
переиздание
сборника
Борхеса.
"Неужели им
еще не
насытились?!"
- спрашиваю.
"Нет", -
отвечает
редактор.
Книга будет
называться
"Алеф", по
названию
моего
перевода.
"Азбука" уже
издавала
этот текст в
другом
переводе, но
он хуже, на
мой взгляд. РЖ:
Как вы
понимаете,
что "перевод
хуже", вам
для этого
нужен
оригинал?
Что для вас хороший
и плохой
перевод? ЕЛ:
Вроде все
предложения
построены
гладко, а сверяешь
текст с
оригиналом:
увы и ах!
Когда-то я
записывала
казусы
чужих и
собственных
переводов,
но потом
бросила. Это
ничего не
дает, и так
понятно, что
канцеляритов
в тексте
надо избегать.
Переводческому
мастерству
по теории не
научишься,
каждый
случай
уникален, а
вообще я
читала
несколько
таких книг -
Чуковского,
Галь. В 1989 году
издали мой
перевод с
испанского
романа
"Шестой
остров" Даниэля
Чивария,
другие вещи
этого
автора у нас неизвестны.
Это
интересный
детектив,
построенный
на
нескольких
стилях:
голос автора,
действие в 16
веке, текст
современных
деловых
людей. Тут,
как и
водится в
детективах,
по обрывкам
записки
находят
клад
затопленного
судна. Такая
задача -
переход из
одного
стиля в
другой - для
меня очень
интересна. РЖ:
И тут вам, как
и в переводе
романов
"золотого
века",
приходилось
использовать
прием стилизации. ЕЛ:
Да. Я
готовила
диссертацию
по
условному
наклонению
в
историческом
разрезе,
поэтому
неплохо
знала
плутовские,
рыцарские,
старинные
испанские
романы. Это
очень
коварное
наклонение,
по-испански
его можно
выразить
несколькими
глагольными
формами, а
по-русски
только
оборотом "если
бы". Думаю, из
плутовских
романов
лучше всего
у меня
получился
"Хромой бес". РЖ:
При
переводе
Грасиана
или в других
переводах
вы
советовались
с мужем?.. ЕЛ:
Конечно. Он
много
помогал в
"Критиконе",
хотя
испанский я
знала лучше.
У него было
замечательное
чувство
слова, он
понимал
поэзию и
суть перевода,
знал
наизусть
множество
стихов. РЖ:
В
переводимых
текстах вам
часто
встречались
незнакомые
реалии? ЕЛ:
В "Святой
Эвите" и в
"Аваддоне-губителе"
Эрнесто
Сабато мне
очень
помогала
редактор,
родившаяся
в Аргентине.
Сабато
почти неизвестен
у нас, а он писатель
уровня
Борхеса и
Кортасара.
Питерский
издатель
так недавно
сказал мне:
"Пишите
заявку, но
ничего не
обещаю,
Сабато у нас
не
раскручен".
В основном
он писал
эссе, художественных
вещей у него
три:
маленькая
повесть и
два романа. Я
перевела
оба романа -
"О героях и
могилах" и
"Аваддон-губитель".
А вообще в
трудных
случаях в
справочном
зале
библиотеки
иностранной
литературы
я пользуюсь
энциклопедиями
на четырех
языках. Так
фамилия
одного
поэта,
которого я
считала
английским,
нашлась в
справочнике
по иудаике. РЖ:
Какой жанр
вам ближе? ЕЛ:
Все равно,
была бы
хорошая
вещь. РЖ:
Бывало
такое, что
романы в
процессе
перевода
надоедали? И
если да, то
каких
авторов? ЕЛ:
Такое
бывало с
поляками. РЖ:
Какая из
переводимых
вами
литератур
оказалась
вам ближе? ЕЛ:
Сейчас
испанская и
латиноамериканская,
потому что
перевожу
современные
вещи. С
детства я неплохо
знала
французский,
свободно
перевела
"Апологию
истории"
Марка Блока,
но язык
сильно
изменился, и
я бы не
взялась за
современную
французскую
беллетристику. РЖ:
Вы каждый
день
переводили? ЕЛ:
Да. В
переводе
поэзии
необходимо
вдохновение,
сидеть
необязательно,
только
переворачивать
строчки в
голове, а в
прозе надо
высиживать
свои
пять-шесть
страниц в
день. РЖ:
При
переводе
названий
бывали
спорные моменты,
несколько
вариантов? ЕЛ:
Да. Скажем, с
испанского
название
романа критического
реализма о
нищей
горной
Испании
дословно
переводится
"Небо трудно
голубое". У
меня -
"Ослепительно
голубое
небо", в
смысле
"слепящее", а
со временем
я поняла, что
автор имел в
виду небо,
которое
редко
бывает
голубым.
Этот ляпсус
пошел дальше,
я видела
украинский
перевод с
этой моей
ошибкой. Мы с
мужем
спорили
насчет названия
"Карманного
оракула",
это был мой
вариант, а
еще были
такие, как
"повседневный",
"ручной",
"подручный".
"Карманный
оракул"
лучше из-за
сочетания
слогов "кар"
- "рак". Суть
названия в
том, что
изданная
Грасианом
книжка была
маленькой: 4
сантиметра
на 12, ее можно
было
держать в
кармане или
рукаве, как
делали в то
время
испанцы. У
этой книги
был хороший
опытный
редактор
О.К.Логинова,
мы с ней в
основном
работали
над примечаниями.
Тут нужна
хорошая
память -
соотнести
все сноски. РЖ:
Вы
перечитываете
свои работы? ЕЛ:
Иногда, и
даже с
удовольствием.
Недавно "Улей"
перечитала,
этот роман
считается
одним из
лучших у
Селы, хотя
другие его
вещи
оставляют
меня
равнодушной. РЖ:
Есть места в
уже
изданных
книгах,
которые вы
недотянули? ЕЛ:
Если это
давний
перевод,
оригинал
забывается,
и я этого уже
не чувствую.
Оригинал
читаешь
бегло, он не
должен
входить в
тебя полностью,
а сразу
трансформируется
в русскую
стихию.
Поэтому
вначале
перевод
может быть
очень
неточным,
потом я его
уточняю,
стараясь не
нарушать
русский
строй речи. РЖ:
Для
переводчика
важнее
знать
русский язык
или
иностранный? ЕЛ:
В идеале
надо знать
оба. Но это
бывает нечасто.
И
практически,
видимо,
русский
важнее. Вот
польским я
владею
пассивно,
никогда не
была в Польше... РЖ:
Поэзию вы не
переводили? ЕЛ:
Как таковую
нет, за
исключением
небольших стихов,
даже
некоторых
сонетов,
встречающихся
в тексте. У
Кортасара,
например,
стихи без
рифмы и
ритма
переводить
нетрудно. РЖ:
Вы
обращались
к переводам
текста на
другие
языки - чтобы
что-то
уточнить? ЕЛ:
Читала
немецкие
переводы
"Карманного
оракула"
Грасиана и
"Доротеи"
Лопе де Вега. РЖ:
В юности у
вас были
любимые
зарубежные
произведения?
Так,
В.Л.Британишский,
начав
переводить
в восьмом
классе,
увлекся
переводами
С.Я.Маршака,
которые в те
годы были
очень
популярны. ЕЛ:
В юности я не
думала о
переводе. Я
часто болела,
не ходила в
школу, и
поэтому
много читала,
причем
больше
русскую литературу. Очень
давно мне
встретился
дореволюционный
перевод
"Камо
грядеши", а
потом я
нашла его в
Иностранке
и бросила -
невозможно
читать
потому, что
он устарел. В
свое время в
"Книжном
обозрении"
была
заметка,
которую я даже
вырезала:
кто-то
возмущался, что
в
Белоруссии
до сих пор
издают "Камо
грядеши",
хотя общий
его тираж в
Советском
Союзе
составил 4,5
миллиона,
только в
"макулатурной
серии" он
вышел
пятисоттысячным
тиражом. А
сейчас у нас
книги
Сабато
издают тиражом
всего 3 или 5
тысяч
экземпляров... РЖ:
Как вы
сейчас
относитесь
к своим
работам, вы
ими
довольны? ЕЛ:
Некоторые
нравятся
больше, как "62.
Модель для
сборки" -
она
довольно
оптимистична,
там много
игровых
моментов. А
вот "Книга
Мануэля" -
меньше, хотя
она тоже
очень
интересна и
требует от переводчика
акробатических
фокусов. Она
была
задумана
как зеркало
современного
состояния
общества, и в
оригинале
были
вклеены вырезки
из газет на
разных
языках.
Люблю "Улей",
письма
Флобера,
некоторые
вещи Борхеса,
Касареса -
меньше.
Думаю, мне, в
общем, удались
произведения
испанского
"золотого века". |